Cобеседники «ГР» вспоминают, как жили и работали перед первым вводом федеральных войск, какие новые испытания им принес декабрь 1994-го.
САЦИТА ИСРАИЛОВА, директор Национальной библиотеки ЧР имени Абузара Айдамирова, в 1992-2013 гг. — директор Центральной городской библиотеки Грозного, открывшей двери для читателей в далеком 1953 году:
— К началу первой войны я уже около двух лет работала в качестве директора Центральной городской библиотеки, если коротко — ЦГБ. Эта должность подразумевала руководство грозненской библиотечной системой в целом. То есть, в моем ведении находились 33 библиотеки. Еще до первой войны многие из них были разграблены и разрушены, больше половины из штатных 188 сотрудников уехали за пределы республики, остальные перестали выходить на работу или погибли.
Словом, ситуация в библиотечной сфере, как и по всей республике, была критической. Утечка кадров началась с 1992 года, когда перестали выплачивать зарплату. Иногда нам вместо денег выдавали муку, консервы, моющие средства. Конечно, это не спасало, каждый выживал как мог.
Вскоре библиотеки остались без большинства сотрудников, затем – без окон и дверей, мебели. Вплоть до середины декабря 1994-го я ездила с «инвентаризацией» в библиотеки микрорайонов, поселка Войкова, других районов города. В помещениях все бывало перевернуто вверх дном мародерами, только горы книг оставались на полу. Тяжело было видеть и скинутые на пол каталоги, ведь для того, чтобы их собрать и систематизировать, требовалось время.
После наведения относительного порядка я заколачивала двери и окна библиотек. Необходимый для этого набор инструментов всегда носила в сумке – стамеску, молоток, гвозди-«двухсотки». Это были самые необходимые «орудия труда» в моей директорской жизни.
Х Х Х
Что касается военных действий, то для меня война началась не 11 декабря 1994-го, а 26 ноября, когда танки впервые вошли в Грозный. И даже еще раньше, в сентябре, когда работать в ЦГБ оказалось некому, кроме меня. Не знаю, зачем я приходила туда — через толпы митингующих с ощущением надвигающейся беды. Читатели появлялись редко, еще реже меня навещали бывшие коллеги из городских библиотек. Я сидела, как одинокий капитан в своем утопающем корабле.
Надо сказать, при той жуткой ситуации в Грозном окна и дверь ЦГБ никто не взламывал, мародеры обходили ее стороной. Районные библиотеки были разграблены еще до начала военных действий, а центральная городская стояла целехонькая.
Несмотря на все трудности, ни я, ни мои родственники, коллеги и друзья не ожидали, что грянет война. Представить такого исхода событий мы не могли, война казалось невозможной, нереальной.
Х Х Х
Самым страшным были человеческие потери – среди родных, коллег, соседей, знакомых и незнакомых. В первую войну у нас погибли две сотрудницы, причем одна работала у меня в ЦРБ, звали ее Зарой. Она устроилась к нам за несколько месяцев до войны, и, как только в воздухе началась стрельба, сразу дома осталась. Погибла, насколько известно, под обстрелом.
Как и Лена Титова из поселка Новые Алды. Русская, она была замужем за чеченцем, у нее на тот период остались дети маленькие. Лена работала недалеко от дома — в библиотеке № 19 по улице Воронежской. В декабре 1994-го зашла на работу проверить, что и как, в это время и начался артобстрел.
Это информация начала войны. Впоследствии все наши сотрудники пострадали в той или иной степени от военных действий, как и весь народ.
Х Х Х
Первую войну я пережила с мамой в нашем доме в Октябрьском районе. Бомбежки, обстрелы, «зачистки», круговорот смертей… Каждый из жителей блокадного Грозного мог бы написать книгу об увиденных жестокостях войны.
В апреле 1995-го я пришла в центр Грозного к разрушенной под бомбежками ЦГБ. Она «выстояла» даже штурм Грозного, сгорела под бомбами 16 января 1995-го. До этого дня даже стекла библиотеки оставались целыми, как мне рассказали. А три месяца спустя в тот весенний день я увидела на месте двери провал, прикрытый железным листом, на нем надпись мелом: «Сацита, если ты живая, найди меня. Муса». Это бы мой знакомый. Найти его мне так и не удалось, даже сегодня не знаю, где, в какой точке мира он сейчас находится, куда его забросила судьба. Тогда, после первой военной кампании мы старались восстановить связи со всеми, кого знали в мирной жизни. Это была своего рода защита от разрушительной силы войны.
Помню, как встретилась на месте руин библиотеки имени Чехова с ее директором. В тот день Эдильбек Хасмагомадов пришел к знаменитой «Чеховке», надеясь, что сохранилась хотя бы часть книжного фонда. Тщетные надежды – все книги превратились в пепел. Десятки тысяч книг!
Самосвалы очень быстро вывезли строительный мусор, и на наших глазах некогда красивейший уголок Грозного окончательно превратился в пустырь.
Объездила подразделения ЦГБ, некоторые из них уцелели. Если бы знать, сколько тонн книг я перетаскала из уцелевших и разрушенных районных библиотек после первой войны, после августовских событий 1998 года, после второй кампании, получилась бы огромная цифра.
В заключение скажу, что трудности, точнее – испытания (моральные, духовные, физические), пережитые мной, моей семьей и нашим народом с начала 1990-х вплоть до середины «нулевых», меня не закалили, как принято говорить. Военные действия и годы правового беспредела отняли годы, которые могли быть лучшими в жизни моего поколения.
МАЛИКА ЭЦАЕВА, с 1968 по 2016 гг. — учительница русского языка и литература средней школы села Гойты Урус-Мартановского района:
— В 1994 году в нашей школе не хватало учителей. Дирекция вынуждена была пойти на крайние меры: был созван педсовет, на котором решался один вопрос — кого из бывших учеников можно пригласить на работу. Обсуждались кандидатуры, к которым, несмотря на создавшееся положение, отнеслись очень строго. В Урус-Мартане было открыто педучилище, куда директор отвёз молодых учителей, они учились заочно (большинство из них работают до сих пор). Трудно было работать бесплатно, но те, кто остался в школе, трудились на совесть.
Учителя не получали заработную плату, и иногда в виде помощи нам выдавали кое-какие вещи. Это могли быть обувь, плащ, юбка, мыло. Из районного отдела образования звонили, директор на своём транспорте привозил эти вещи, мы их распределяли по жребию. Мыла было достаточно много, его досталось всем по три куска. Один раз привезли сливочное масло, которое тоже досталось всем, кажется, по килограмму. Но иногда вещей бывало мало, они никак не могли достаться всем, и, хотя все видели, что жеребьевка честная, случались обиды. Как-то надо было разыграть холодильник «Саратов», за который, кстати, и заплатить надо было. Собрались все, написали фамилии учителей и техперсонала, скрутили бумажки, положили в шапку. Меня всегда угнетали обиды некоторых коллег, ведь должно быть ясно, что коллектив из сорока с лишним человек не может весь получить шесть пар обуви или две юбки. Я говорю: «Девочки, кто бы ни получил этот холодильник, который нам подкинули словно яблоко раздора, не обижайтесь, пожалуйста, мы же видим, что нас много, а он один. Давайте скажем «Г1оза лелайойла» от души». И надо же такому случиться! Вынимает одна из учительниц скрученную бумажку и читает… мою фамилию! Столько было смеха, и все-таки не все сказали «г1оза лелайойла»… Но у меня не было обиды ни тогда, ни сейчас — время было слишком мрачное.
Х Х Х
Может быть, власти считали, что чем-то нам помогают, да и вряд ли они могли сделать большее, но наших проблем эти разовые, не всем достающиеся вещи не могли решить. В конце концов, учителя устроили что-то вроде забастовки. Было много выступлений, приезжало районное начальство, решили сделать школу платной, хотя директор предупреждал: родители такие же неимущие, как и мы, в лучшем случае они заплатят за месяц, да и то не все.
Созвали общешкольное родительское собрание. Родители согласились платить за обучение. За первой партой сидела женщина, которая пасла индивидуальный скот. Повернувшись к собравшимся, она сказала: «Да зачем вы обещаете?! Вы за одну корову мне месяцами не платите, а за ребёнка учителя от вас копейки не дождутся!» Так оно и вышло. И проработали гойтинские учителя бесплатно годы перед первой войной, да и перед второй тоже.
Как выживали? Донашивали старые вещи, почти в каждой семье была корова, куры, совхоз давал учителям землю под огороды, бывало, помогал кто-то из обеспеченных родственников. Иногда случалось прогулять школьные уроки, чтобы справиться с сельхозработами. Директор ругал, хотя и понимал, что по-другому нельзя, ведь кушать надо всем, а у каждого учителя ещё и дети есть.
Х Х Х
Многие дети во время войны не учились — не в чем было ходить в школу. Причины неявки называли разные, ведь чеченцы не любят выставлять перед людьми свои проблемы.
Наша семья не голодала: у нас была пасека, иногда удавалось обменять мед на другие продукты, была корова-кормилица. Творог мы держали в рассоле (это сейчас его хранят в морозилке), так вот мне приходилось готовить рассол через каждые два-три дня, потому что приходили женщины, у которых не было скотины, просить этот рассол. Были семьи, в которых была только эта еда — рассол и лепешка, да и то не вдоволь.
Старой одежды мы не стеснялись, может быть, верили, что смутные времена когда-нибудь закончатся. Любили сидеть и подсчитывать задолженность по зарплате, которую нам должны были выплатить (но так и не выплатили). Помогали друг другу, чем могли. Денег не было, мы делились продуктами. Это был мизер, но иногда и он выручал.
Х Х Х
Во время боевых действий школа не работала, поэтому там жили беженцы. Им пришлось потесниться, как только немного все стихло и начались уроки. Шли они по 25 минут, классы были переполнены. Городские дети терялись в первое время, не могли найти дом, в котором живут. Был такой случай. Я увидела девочку, которая плачет, узнала, что она потерялась. Но, когда я решила отвезти ее домой на машине, она с криком кинулась от меня прочь. Было понятно, что она боялась быть похищенной. Такие вот повороты военной жизни.
Самое страшное в этой войне — гибель наших учеников, как и то, что ребята, сидевшие за одной партой, в одночасье становились врагами. Мы же плакали за всех — и те, и другие выросли на наших глазах, мы любили их, помнили их проделки, их успехи и неудачи. На какой бы стороне они ни воевали, продолжали оставаться нашими детьми. Помню страшный день, когда был убит Мустаев Ахмед. Это был удивительный ребёнок, которого и дети, и учителя уважали ещё с начальных классов. Когда матери сказали, что погиб ее старший сын, она ответила: «Ахьмад веллехь, сан кхои к1ант велла».
Помню день, когда на страшной скорости по улице Советской промчался автомобиль председателя Совета старейшин Гончаева Хамзата. Оказалось, что из одной воинской части в сторону другой произведён выстрел. Как Хамзат узнал об этом, я не знаю, но он успел вовремя. Военные решили, что стреляли из Гойт и уже направили дуло орудия в сторону села, готовясь к обстрелу. Хамзат буквально лёг на дуло, сказав, пусть расстреливают его, но сельчане ни в чем не виноваты. К счастью, быстро выяснилось, что стреляли не из села, и Гойты в очередной раз были спасены от разрушения и новых жертв.
Хамзат Гончаев, Магомед Сембиев и Таус Осмаев очень много сделали для села. Они сохранили его от разрушения, спасли тысячи людей от гибели, десятки молодых людей, благодаря им, были вызволены из рук федералов. Но они же, видимо, кому-то очень мешали. Хамзат и Магомед были убиты. Ночью, исподтишка. А они не прятались, не нанимали охраны — они никого не боялись, потому что действовали во имя людей.
Х Х Х
Трое моих племянников прошли огонь двух войн, все были ранены.
Я была на уроке, когда прибежала младшая дочка с известием, что Ильяс подорван и в таком состоянии, что вряд ли выживет. Два месяца он находился между жизнью и смертью. Благодаря Аллаху выжил, хотя был настолько плох, что врачи в Ростове каждое утро с удивлением спрашивали: «Как, ещё жив?» Двое младших тоже были ранены. Нам казалось, что у них все не так страшно, как у старшего, но один никак не может вылечить раненую ногу, у второго в голове осколки, которые врачи боятся удалить…
Есть ли в наше время верная любовь? Есть! Когда мой младший племянник был ранен, прошёл, оказывается, слух, что ему удалили глаз, руку и ногу. Девушка, с которой он общался, но которая была просто одной из многих, написала ему: «Может быть, хотя бы теперь ты достанешься мне?» Конечно, такие чувства не могли не тронуть его сердце. Они вместе, живут душа в душу, растят детей.
А сколько их было, красивых, юных, настоящих! Их имена в названиях улиц, в названии школы… И ходим мы по улицам, которые носят имена наших озорных, непоседливых учеников, ставших в тяжёлую годину в одночасье героями…
ЛЕЙЧИЙ ГАРСАЕВ, доктор исторических наук, профессор:
— В 1994-м я работал в должности первого заместителя министра образования ЧР. Коллектив Министерства состоял из опытных специалистов. Мы часто выезжали на проверки в школы. Помню, в последний раз перед войной инспектировали средние учебные заведения Урус-Мартановского района: в селах Кулары, Алхан-Кала, Алхан-юрт. Плановую работу проводили, невзирая ни на что, и настроение у сотрудников было рабочее, хотя зарплату не получали, как и все «бюджетники» тех лет.
Только 31 декабря 1994-го я выехал из Грозного. В зоне боевых действий задержался, чтобы эвакуировать детей-сирот из грозненского интерната в райцентр Ведено, в интернат «Лесная школа». О том, что не всех детей вывезли, мне стало известно только в конце декабря. К тому времени военная обстановка в Грозном накалилась до предела, обстрелы фактически не прекращались. В этом кошмаре дети были брошены на произвол судьбы, по крайней мере в тот день с ними не было взрослых.
31 декабря начался штурм Президентского дворца. В интернат я приехал с утра, детей застал на кухне. Четыре мальчика (один из них русский) и две девочки фактически были брошены на произвол судьбы. Как и почему их не успели эвакуировать? В той военной неразберихе было не до разбирательств.
Добирались мы до Ведено полтора часа. Дети были насторожены после предательства взрослых и нескольких дней пребывания в пустом здании интерната. Всю дорогу молчали. Я отвез их в Веденский интернат «Лесная школа».
Затем, как только удалось, отвез свою семью в село Элистанжи, где находился мой отчий дом. Он был переполнен беженцами. Мои родители приняли из Грозного, из Шали около 100 человек. Беженцы жили и в других семьях, даже русские грозненцы нашли приют в Элистанжи.
Находясь там, я наведывался в Ведено к эвакуированным детям. В то время заведующим районо был Тепсуев Саламбек. Великолепный организатор, он принимал все меры по обеспечению сирот необходимым. Директором «Лесной школы» была, если мне не изменяет память, Дуцуева Тамара. Их уже нет в этом мире. Дала декъал бойла уьш!
Я могу ошибиться в названии интерната, откуда вывез детей, помню только, что он находился недалеко от центра Грозного. Четверть века прошло, многие детали стерлись из памяти. Потом была вторая война, когда меня поставили к стенке во время «зачистки» на Ташкале в Грозном; по воле Всевышнего расстрел не состоялся. Но это, как говорится, совсем другая история.
Записала
Зарихан Зубайраева